Историк и социолог Стивен Фуллер выступил в стенах Высшей школы экономики с лекцией о том, почему общество, политики и сами ученые за последние 25 лет поменяли свое отношение к науке и к тем задачам, что она решает. По мнению Фуллера, постепенный отказ государства в США и России от патронажа науки после завершения холодной войны и ее постепенная коммерциализация привели к тому, что ученым впервые пришлось задуматься о своем месте в обществе и о «переводе» результатов исследований на понятный всем язык.
   «В конце 80-х годов практически никто из нас не понимал, как наука и технологии изменят свой облик после завершения холодной войны. До этого все мы всерьез считали, что у науки есть своя собственная повестка, что делало ту картину мира, которую нам рисует Кун в своих работах, столь убедительной и похожей на реальность. Это было возможно потому, что наука на самом деле не была самостоятельной и находилась под защитой государства. Политики и военные воспринимали науку как составную часть системы национальной безопасности, своеобразное долгосрочное вложение в ее обеспечение», — повествует Фуллер.
   Подобные соображения выдвигали на передний план фундаментальные науки, такие как физика или математика. Их стремительный прогресс и серьезные успехи, достигнутые во время холодной войны под неочевидной для многих защитой государства, ввели социологов в заблуждение, и они стали всерьез полагать, что наука существует сама по себе, смотрит внутрь самой себя, образно выражаясь, и может развиваться самостоятельно, в отрыве от общества. В принципе, причин считать иначе почти не было — к примеру, Национальный научный фонд США (NSF) в то время финансировал ученых, опираясь на мнение специалистов в различных областях науки. Грубо говоря, физики решали, кто получает гранты в области физики, химики присуждали химические гранты, и так далее. По этой причине, как отмечает Фуллер, среди философов в то время было модно считать, что наука является единым образованием, неким организмом, каждая часть которого живет по общим для всех правилам, использует одни и те же методы и преследует одни и те же цели. «Все это — единство науки и прочие элементы той конструкции, исчезло с завершением холодной войны. Правительства резко сократили бюджеты военных ведомств, на чью долю, к примеру, в США, приходилось до двух третей финансирования всех научных исследований. И ученым, впервые за все время существования науки на Земле, пришлось задуматься о том, как "продать" продукт своих исследований, им впервые пришлось клянчить деньги себе на обед», — продолжает социолог. По его словам, в начале 90-х годов физики, химики и другие представители фундаментальных наук впервые задумались, чем они занимаются и почему общество должно платить за это. Наблюдавшие за этим процессом социологи сформулировали новую концепцию, описывающую природу науки и вектор ее развития, которая сегодня известна как акторно-сетевая теория. Она впервые была изложена бельгийским социологом Бруно Латуром в 1987 году. В ее рамках наука представляется не в виде единого целого, а в качестве сети из взаимодействующих друг с другом элементов, в число которых входят не только люди, но и организации, неживые объекты и даже природа. «В мире, где легитимность науки не является неким безусловным фактом, ученым приходится искать союзников, строить системы связей и контактировать с людьми из других сфер общественной жизни, разговаривая с ними на понятном им языке. И эти идеи проникли в первую очередь не в саму научную среду, а в ту часть общественной и политической жизни, которая напрямую контактировала с учеными», — подчеркнул лектор. В результате, понимание того, в чем заключается ценность научных исследований и открытий, радикально изменилось. Главным стал вопрос, что будет делать это открытие или изобретение после того, как оно выйдет из стен лаборатории, для чего оно предназначено, кто его использует и какой вклад в общественное благосостояние оно принесет. Все это открыло путь коммерциализации науки и смещению фокуса с фундаментальных на прикладные исследования. Ярким примером этого перехода, по словам лектора, была громкая история начала 90-х годов, связанная с постройкой сверхпроводящего коллайдера в Техасе и войной между физиками и представителями старой научно-социологической школы с одной стороны, и социологами и политиками — с другой. Она началась с того, что в 1993 году известный американский физик, нобелевский лауреат Стивен Вайнберг направил несколько писем в конгресс США, пытаясь отстоять многомиллиардный проект гигантского коллайдера SSC, которому угрожало закрытие. Этот коллайдер в пять раз превосходил по своим размерам Большой адронный коллайдер ЦЕРН. «Он пытался убедить парламентариев не делать этого, апеллируя к высоким материям — он обещал раскрыть тайны Вселенной, над которыми бились еще древние греки, объяснить природу материи и физических сил — все это за десять миллиардов долларов.
   Кто же мог сказать нет таким обещаниям? Конечно же, конгресс США». По словам Фуллера, в ответ на эти призывы конгресс провел масштабную проверку всех существующих больших проектов в американском физическом сообществе, а также опросил физиков на предмет их научных интересов, пытаясь оценить их значимость для развития науки и благосостояния общества в целом. В итоге, коллайдер оказался на третьем месте по значимости, что, казалось бы, говорило в пользу целесообразности его постройки. Однако лишь небольшая группа физиков могла воспользоваться плодами его работы, что и стало решающим фактором при принятии парламентариями окончательного решения свернуть проект коллайдера SSC. «Что интересно, эксперты, анализировавшие ситуацию в физическом сообществе в то время, считали всех физиков равными. Нобелевские лауреаты не считались за сто "обычных" физиков, все были равными. Когда Вайнберг и его единомышленники узнали, что за всеми этими оценками стояли социологи, они объявили им войну», — повествует Фуллер. Первым ударом в этой войне стала публикация книги двух ученых, биолога Пола Гросса и математика Нормана Левитта, обвинивших новое поколение социологов в антиинтеллектуализме, непонимании тех научных методов, о которых они пишут, и в передергивании фактов.
   Социологи и философы ответили на эти претензии десятками статей. Они утверждали, что ученые не осознают новые политические и общественные реалии, где наука больше не является «безусловной частью государства». «По каким-то непонятным для нас причинам они воспринимали нас как врагов науки. На самом деле ничего подобного не было — мы противостояли иерархии, элитизму, но не самой науке как способу получения знаний. Люди, которые проводили исследования, не критиковали науку, а просто исполняли свою работу, анализируя эффективность научной политики, ради чего их, собственно, и наняло государство», — подчеркивает лектор. По его словам, многие ученые, и в особенности, светила в отдельных областях фундаментальных наук, пока еще не понимают или крайне плохо осознают, что природа науки и отношение к ней в обществе радикально изменились. Фуллер советует им «проснуться» и начать воспринимать реальность такой, какая она есть — а именно то, что в современной науке господствуют рыночные отношения. Другое важное изменение — размытие и исчезновение границ между отдельными научными дисциплинами. Это заметно изменило отношение многих социологов и функционеров в научных фондах и организациях к науке и тому, как она развивается.
   «В 2002 году Национальный научный фонд опубликовал программный документ, в рамках которого была изложена долгосрочная программа развития науки, направленная, в первую очередь, на слияние и объединение нанотехнологии, нейрофизиологии, биотехнологии, биоинформатики и прочих новых междисциплинарных наук. Зачем? Для того, чтобы "улучшить существование человека", что является политкорректным синонимом для трансгуманизма», — объясняет социолог. Как отмечает Фуллер, подобная амбициозная программа многих напугала, NSF был вынужден обратиться за помощью к социологам для поиска причин этого страха и выработки стратегий, которые могли бы помочь побороть его.
   Так родилась новая концепция развития науки, которую социологи называют упреждающим управлением. Ее сторонники обращают внимание не только на общественную пользу научных исследований и их ценность для самой науки, но и на то, какие риски и страхи они могут вызвать у людей. «Посмотрите на голливудские фильмы — если в них идет речь о биотехнологиях, нанотехнологиях, компьютерах или других вещах, можно сразу ожидать, что произойдет что-то крайне плохое. Как бороться с этим? Нужно понимать, чего люди хотят от всех этих новых научных направлений и чего они боятся, для этого необходимы фокус-группы, коллективные энциклопедии и футурологическое моделирование. Только такие знания могут помочь ученым и политикам бороться с противниками научного прогресса. Первый же неприятный инцидент, который произойдет во время исследований в рамках той или иной научной дисциплины, может просто убить ее. Поэтому такие вещи нужно предсказывать и упреждать, подправляя ожидания людей», — продолжает Фуллер. Так, практически все люди крайне настороженно относятся к радикально новым и странным для них вещам. Учитывая эту особенность человеческой психики, ученые могут представлять свои открытия не в качестве чего-то совершенно нового, а в качестве логического продолжения того, что было открыто или достигнуто в предыдущие годы. Такие приемы, отмечает социолог, могут помочь сбить то неприятие, которое часто возникает в обществе по отношению к новым веяниям в науке, и ускорить прогресс в фундаментальных науках.
   Как отметил Фуллер, есть и иные проблемы, связанные с переходом науки к «рыночному» режиму работы. К примеру, за последние годы достаточно сильно выросло число фальсификаций в научной среде. Сам социолог это связывает с тем, что ученых сильно давит конкуренция и стремление получить желаемые результаты в кратчайшее время, а также с тем, как устроено научное сообщество в целом. По его мнению, эта проблема никуда не исчезнет в будущем, так как в обществе царят завышенные ожидания по отношению к тому, что может сделать наука — к примеру, то, что люди считают возможным получить при помощи стволовых клеток. Еще одной большой проблемой, связанной с коммерциализацией науки в последние годы, является растущая неадекватность понятия «интеллектуальной собственности».
   По мнению британского социолога, оно устарело и не соответствует реалиям современного мира потому, что сегодня такую собственность практически невозможно защищать. «Собственность является собственностью только в том случае, если вы ее можете защитить. Интеллектуальная собственность является детищем XX века, когда информация не распространялась так свободно, как сейчас. Мы живем в цифровой среде, в которой почти нет непроницаемых барьеров. Я считаю, что в будущем она уступит место концепции "совместного надзора", которую можно кратко описать как "я могу шпионить за тобой, а ты — за мной"», — заключает Фуллер.